грустная сказка
Жил да был Дед Мороз. Сидел в своей избушке в дремучем северном лесу и только на Новый год к детишкам являлся с подарочками. Но однажды вдруг нагрянули к нему на «БМВ» и «мерседесах» мальчиши-кибальчиши и сказали буквально следующее: «Что ж ты, пень старый, без крыши работаешь, а? Теперь каждый второй подарок наш будет. А не отдашь – все твои елочки станут, блин, палочками, живность местную мы на импортную колбасу перегоним, тебя, козла седобородого, нарядим швейцаром и поставим при кабаке двери открывать, а Снегурку твою в африканский бордель отдадим – там она быстро растает». «Что ж вы творите, внучки? – попытался усовестить их Дед Мороз. – Али я вам подарки в детстве, надрываясь, не носил, али я вас сказками не тешил?» «Нам твои подарки вшивые, – отвечают ему кибальчиши, – только в лом были. Если б ты нам одним дарил, еще бы куда ни шло, а ты ж, гнида морозная, всех подряд одаривал. А у нас натура такая пакостная, что свои подарки нам по фиг, когда чужие видим. Обидно, в натуре, становится!» Сказали, накостыляли старому для острастки по шее и восвояси укатили. Понял Дед Мороз – выросла сила несметная, сила поганая, надобно богатырей русских скликать. Кличет он раз, кличет другой – нету никого. Алеша Попович в корейские сектанты подался, в балахоне белом ходит и что-то мычит, Добрыня Никитич за три моря на иноземные заработки отправился и где-то посредь крокодилов сгинул, а Илья Муромец в музее древнего русского искусства на печи лежит – экспонат за скудный оклад изображает. Попытался было тогда Дед Мороз Иванушку-дурачка отыскать, но тот с акциями своими погорелыми промеж банков разных и пирамид так резво бегал, что только свист был слышен да смутное колыхание виделось – где уж деду за ним угнаться. Василиса Прекрасная из-за моря-окияна не вылазит – на конкурсах красоты телесами молочными трясет да трусы с кружавчиками рекламирует, дядька Черномор с богатырями в украинскую армию подался и русский дух теперь напрочь не переносит, Емеля день и ночь браконьерствует, чтоб семью прокормить, даже Конек-Горбунок и тот частным извозом занялся, на конюшню с джакузи копит, домой только поздно ночью является и сразу копыта отбрасывает – отдыхает. Все, одним словом, при деле, никого не докличешься.
«Эх, – подумал тогда Дед Мороз, – не иначе, придется к царю-батюшке обращаться, или кто там нынче заместо него. Чай и он ведь когда-то был маленький, не даст деткам пропасть».
Но не тут-то было. Не пустили его в Кремль. «Ты, – говорят, – какой-то неправильный Дед Мороз, по бороде видать, что даже без пачпорта. А ну как ты террорист чеченский? Иди, иди, неча тут те делать. Накалякай прошение и в канцелярию отдай. Там его рассмотрят и тебя всенепременно вызовут. Если к тому времени, конечно, не помрешь». И только одна женщина сердобольная из местных уборщиц объяснила: «Не ходи ты к нему, дедушка, не ходи зазря. Шибко он у нас ноне хворый. За него теперича рыжий один заправляет, а рыжие, ты ж знаешь, как они с дедушками. Не ровен час схватит лопату и пришибет. Я сама его страсть как боюсь».
Делать нечего, пошел дед тогда по присутствиям разным защиту искать. Но зайдет в одно – там все на баксы какие-то намекают, а без них разве что в рожу не плюют, зайдет в другое – там те же кибальчиши, только в костюмах и похлипше будут, а в третьем как принялись на него вдруг кричать, что налоги с подарков не платит, как стали одежу с него сдирать в погашение – еле старый вырваться смог без кафтана да без валенок.
«Что ж на Руси святой деется-то? – ужаснулся тогда Дед Мороз. – Прям хоть жандармам жалуйся!»
Но и в милиции ему от ворот поворот дали. «Вот ежели ты, дед, – строго сказали, – где бабку без спецбумаги носками или еще чем торгующую или Ивана-дурака пьяненького увидишь – тут же свисти нам, мы мигом примчимся. А с ерундой всякой не приставай, не то самого посадим».
Торкнулся дед было напоследок к солдатикам, но оружие их генералы давно тем же кибальчишам продали и в дачах своих с деньгами заперлись, а солдатики с офицерами, что почестней, уж который месяц без еды-питья в холоде сидят – где уж им с кибальчишами откормленными сладить. Правда, снабдили деда на дорогу валенками и шинелкой потрепанной, – и на том спасибо.
И пошел Дед Мороз, пригорюнившись, восвояси. Но едва в лес углубился, видит – Соловей-разбойник скушный на дереве в одной рубахе сидит, дырку огромную в лапте разглядывает.
– Ну, здравствуй, душегуб, – молвит ему Дед Мороз.
– Да какой я душегуб по сравненью с нонешними, – со вздохом отвечает ему Соловей-разбойник. – Так, фулюган мелкий. Во, видишь, – лапоть с дыркой показывает, – как стрельнули. И зипун отняли, окаянные.
– Так ведь твои выкормыши, – укоряет его Дед Мороз.
– Не, – машет на него руками Соловей-разбойник, – я разбойник честный был, а эти полные нехристи. У Яги вон костяную ногу сперли. Хорошо, избушку свою куриную успела в сугробе сховать, а то б и ее... Тебя, между прочим, искали.
– Да, – подивился Дед Мороз, – и вы, значит, от них страдаете.
– А то! – вскричал Соловей-разбойник. – Еще как. Кощея совсем затуркали – золото требуют. «Ты, – говорят, – слыхали, над златом чахнешь, так поделись. Иначе мы тебя быстро на пилюли бессмертные переработаем». А он уж лет десять и не от злата вовсе чахнет, а от яйца своего, где иголка с жизнью лежит, сальмонеллезом побитого. А Горыныча, бедного, вообще обещали на зажигалки «Зиппо» пустить. Никому житья от них нет, басурман проклятых.
– Ладно, – решил тогда Дед Мороз, – созывай своих, биться с силой поганой будем.
И закипела вскоре тяжкая битва. От свиста Соловья-разбойника машины кибальчишей аж дыбом становятся, Кощей снизу иголкой своей колеса им протыкает, Баба-яга сверху ступой их утюжит, Змей Горыныч с криком «Я те покажу «Зиппо»!» с одного боку огнем палит, а Дед Мороз с другого то морозит, то посохом по головам поганым охаживает – уму-разуму учит. И поняли кибальчиши, что ничего-то им здесь не обломится. И бежали они с позором, громко крича, пейджеры да порты от испуга роняя. И прозвали их с тех пор отморозками.
Только с той поры Дед Мороз с подарками больше не ходит, а все больше по почте их переслать норовит или с братцем своим зарубежным Санта-Клаусом передать. Потому как опаску имеет, что дело еще не кончено. И что не раз еще придется за землю русскую постоять, коли больше некому.
1997 г. 