По внешнему своему виду Шепетилов всегда был ну просто чистый разбойник. И по лицу, и по фигуре, и по всему остальному. В душе, правда, ничего разбойного у него не наблюдалось, скорее наоборот, но всем хватало и внешности. А внешность у него была такова, что даже светлым днем в людном месте от него шарахались. И не только шарахались, но и норовили милиционера позвать. А уж если в безлюдном месте, да не дай Бог в темноте, то тут просто с людьми кошмар происходил. Те, что с крепкими нервами, сразу "Караул!" кричать начинали, причем на очень быстром бегу, а со слабыми тут же медвежья болезнь приключалась на фоне глубокого обморока.
И так всегда. В армии, например, Шепетилова без всякого оружия часовым ставили. И пост его до самого утра никем не проверялся. Во-первых, потому что знали – никакой дурак, хоть раз в жизни Шепетилова видевший, на пост этот не покусится, а если и покусится, то сильно об этом пожалеет, и, во-вторых, опасались предусмотрительно за свое психическое здоровье. Один раз только новый комполка решился ночью его пост проверить, осветив предварительно прожекторами и ракетами, но и то с ним чуть было конфуз не случился.
– Эх, – после той ночи любил говорить комполка, глядя себе под ноги, – тебя, Шепетилов, смело можно у самой нашей главной государственной тайны ставить – слепой, и тот подойти не посмеет.
Шепетилову, конечно, такое высокое доверие было приятно, но и немножко обидно, потому как внешность – она и есть внешность, и каждому желательно иметь ее в норме или хотя бы около того. А до нормы ему было ох как далеко. Однажды его даже хотели в книгу рекордов Гиннесса записать, и уж было совсем записали, но Самый Высокий Человек, узнав, воспротивился.
– Нам такая слава ни к чему, – сдвинув густые брови, сказал он. – На нас все прогрессивное человечество равняется. А тут этакая ряха.
То есть он не совсем так сказал, но перевести его смогли именно таким образом. Ну и махнула, понятное дело, Шепетилову тут хвостиком мировая слава. Правда, и Самый Высокий от этого дела значительно пострадал. Говорят, именно из-за Шепетилова-то он и помер. Загнулся, как самый что ни на есть простой человек. Фотография Шепетилова вроде бы ему ночью приснилась – большая такая, с пятью героическими звездочками – ну он поспешно и окочурился. И следующий, говорят, из-за той же фотографии, только без звездочек, сильно болел. Да и преемник его, по слухам, тоже не без ее помощи Богу душу отдал. Хорошо хоть от четвертого ее в спецхран убрали, а то так бы и шло. Шепетилова, когда все это дело раскопали, чуть было к стенке ни поставили за потраву Самых Высоких, но потом решили погодить – вдруг война какая начнется или митинг не тот, может, еще и сгодится империалистов проклятых распугивать вместе с прислужниками. А шлепнуть всегда ведь успеется. Дело не хитрое. И просто сослали, как секретное оружие, в самую что ни на есть глушь. Где и забыли.
Там Шепетилов и живет. Без всяких изменений, с фасадом таким, что и лицом не назовешь, а внутри... что внутри? разве это кого-нибудь интересует?
Главное, и зарабатывает ведь прилично. Мог бы и семью завести, тем более что и детишек пылко любит, но кто ж за него, несчастного, пойдет? Нет, некоторые, у которых исключительная безнадега по этой части, зубами скрипнув и зажмурившись, бывало и соглашались. Если днем дело происходило. Но едва проклевывались хоть малейшие сумерки, так они с криком "Мама!" сразу норовили удрать. И никакими преградами их было не остановить. Одна даже стену проломила, забыв с испугу, где дверь. Хорошо еще стена наружу оказалась, а то бы всему дому каюк. Так бы этаж насквозь и прошила, словно бомба какая или огромный фугас.
Одним словом, никакой личной и прочей жизни у Шепетилова почитай что и нет. Ужас, да и только. А все папашка его виноват, царствие ему, проклятущему, небесное. Все он. Жена его – мать Шепетилова, соответственно – как-то перед самыми родами интимно спросила: "А кого ты, Петь, хочешь – мальчика или девочку?" А он по телевизору как раз мультики смотрел, ну и сдуру ответил: "Крокодила Гену хочу или Чебурашку". Непосредственный человек, чего с него взять. Взял и ляпнул. По его и вышло. Как раз посередке. Сам потом жалел, ан слово не воробей. Вот Шепетилов теперь и отдувается.
Жуткая история. Прямо плакать хочется.
1997 г. 